Опять Мой Иисуc, и опять таинство – не таинство, ложь утверждающее и нечистое, не таинство эллинского заблуждения и пиянства (так называю я празднества языческие, и так, думаю, назовет их каждый из благомыслящих), но – таинство высокое, Божественное, и высший свет изливающее. Святый день светов, которого мы дождались, и который праздновать ныне удостоились, началом своим имеет крещение Христа, Света Истинного, просвещающего всякого человека, приходящего в мир (Иоан. 1,9). Сей день совершает мое очищение, и проясняет тот свет, который мы некогда получили свыше, но мглою греха помрачили и соделали мутным. Итак, внимайте гласу, который для меня, Божественных вещей тайнозрителя и тайноводителя (о, если бы и для вас!) так громко отзывается: Аз есмь свет мира! Приступите убо к Нему и просветитеся, и лица ваша, ознаменнованные Светом Истинным, не постыдятся (Псал. 33, 6). Ныне время возрождения; возродимся свыше! Время воссоздания: облечемся опять в первого Адама! Не будем более оставаться в настоящем состоянии, но возвратимся в первобытное! Свет во тьме, во мраке этой жизни и плоти, светит; тьма преследует его, но не обимает (Иоанн, 1, 5): то есть, враждебная сила с открытой наглостью нападает на видимого Адама, но встречается с Богом, и Бог побеждает ее, чтобы мы, оставив тьму, приблизились к Свету, и потом сделались совершенным светом, сынами Света Невечернего.
Смотрите на благодать дня сего, смотрите на силу сего таинства. Не выше ли земли вы вознесены? Не на небо ли возведены вы силою гласа и воззвания нашего? Hо вы еще выше вознесетесь, когда самое Слово будет содействовать моему слову. Такое ли очищениe законное и прообразовательное, которого вся польза заключается во временных кроплениях и очищении оскверненных пеплом юницы? Таковы ли таинства, которым поучают язычники? Их обряды и таинства есть нелепости, темное изобретение демонов, вымысел ума развращенного, утвержденный временем и прикрытый баснями; ибо то самое, что признают за истинное, они скрывают как баснословное. Но если их учение в самом деле истинно: то не надлежало бы называть его мифами (баснями), тем менее скрывать, как нечто срамное. Если же оно ложно: то неприлично удивляться ему, и с таким бесстыдством утверждать различное и совершенно противное об одной и той же вещи, совершенно забывая, что так можно поступать только в игре с детьми, или в круге людей глупых и непостоянных, а не в споре с людьми благомыслящими, которые поклоняются Слову, хотя нимало не дорожат суетным и поддельным убранством человеческого слова.
Предмет нашего торжества не рождение Зевсом детей, и не тайные похищения отроков и дев, учиненные этим тираном Критским (знаю, что слова мои неприличны язычникам); не клики, рукоплескания, и вооруженные пляски куритов, заглушающие глас плачущего бога, чтобы не слышал его отец чадоненавистный (ибо странно было бы думать, что подобно дитяти мог плакать тот, кто был пожираем подобно камню); не фракийские собрания, не звуки свирелей и кориванты, ни все прочее, что исступленные язычники совершают в честь Реи, матери богов, и что изучают в таинствах, приличных родоначальнице таких богов.
У нас не похищается какая-либо девица, не странствует Димитра, не сообщается с какими-нибудь Келеями, Триптолемами, и драконами, находясь то в состоянии деятельном, то страдательном. Я стыжусь представлять в ясном виде то, что язычники совершают во мраке ночи, и срам называть таинством.
Елевзис и посетители совершающихся там мерзостей, знают то, о чем я умалчиваю, и о чем подлинно надобно умалчивать. Не Вакх составляет предмет нашего праздника, не стегно Зевса, рождающее плод несовершенный, подобно голове его, прежде произведшей какой-то другой плод; не бог двуполый, не хор пьяных, не войско женоподобное, не безумие фивян, воздающих оному почести; не гром Семелы, которому покланяются; не студные таинства Афродиты, срамно, как они сами говорят, рожденной, и срамно чтимой; не Фаллы какие-то и Ифифаллы, гнусные, как по виду, так и по делам; не убийства странников, Таврами производимые; не проливаемая на жертвеннике кровь спартанских юношей, секущихся бичами из почтения к богине, и притом деве, и в этом только случае во зло употребляющих свое мужество. Странное дело! У одних и тех же людей и изнеженность обоготворена, и отчаянная дерзость похваляется, как добродетель. Но к чему отнести то кровавое пиршество, которое Пелопс предложил алчущим богам, и его странноприимство жестокое и безчеловечное? Как по достоинству назвать страшные и мрачные призраки Гекаты, подземные игры и волхвания Трофония, нелепые предсказания дуба додонского, обманы треножника делфийского, мнимую пророчественную способность, сообщаемую водою источника кастальского? Все эти Оракулы одного только не предсказали – будущего своего молчания. Не прорицательное искусство волхвов суть наши таинства, не гадания по внутренностям животных, не звездословие и предсказание участи человеческой из состояния небесных светил в час рождения, употребляемое у Халдеев, подчиняющих судьбу нашу движениям неба, и между тем немогущих знать о себе, что они теперь, и что будет впоследствии; не празднества фракиан в честь Вакха отправляемые, от которых, как говорят, получило свое начало почитание богов; не обряды и таинства Орфея, которого мудрости эллины столько удивлялись, что вручили ему и лиру, все увлекающую своими звуками; не мстительный гнев Мифры против тех, которые отрекаются посвящать себя в таинства; не терзания Озирида (второе бедствие, обоготворенное египтянами), не злосчастные приключения Изиды, и козлы более Миндисиян священные; не ясли Аписа-быка, тучнеющего от глупости мемфийцев; не те почести, которыми египтяне безчестят Нил, сего виновника плодов, как сами они воспевают, колосьями обремененного, и изобилие локтями измеряющего.
Я не упоминаю о почестях пресмыкающимся и зверям оказываемых, и о сугубом при воздаянии этих почестей сраме. Для каждаго из них был особенный праздник и таинство; но во всем вообще было видно помрачение разума и нечестие. А когда они совершенно заразились нечестием, и, обратившись к идолам, к произведениям искусства и изделиям рук, лишились славы Божией; то мудрецам ничего более не оставалось делать, как только внушать им, чтобы они, воздавая почтение и поклонение этим богам своим, в самом этом почтении получали, как говорит Апостол Павел, наказание за свое заблуждение, (Рим. 1, 27) не столько почестей воздавая своим божествам, сколько безчестя самих себя, будучи мерзостными, по своему заблуждению, и делаясь еще мерзостнейшими, по ничтожности предметов своего поклонения и почитания, – чтобы показали в себе безчувствие более тех самых, которых почищают, и столько превзошли своих богов безумием, сколько последние превосходят их ничтожностью.
Итак, пусть этими нелепостями забавляются язычники и диаволы, доведшие их до такого безумия, усвоившие себе честь, приличную Богу, и одних – таким, других – иным образом увлекающие к постыдным мнениям и мечтам, – эти злые духи, которые ниспровергли в нас владычество разума, открыли в нашей природе дверь страстям, и, таким образом, с неистовством устремляются на нас, как на существа слабые, с того самого времени, как древом познания, не во время и неудачно нами познанным, успели лишить нас древа жизни, будучи существами завистливыми и человеконенавидящими, или лучше, по собственной злобе сделавшись таковыми, они, ниспадши с неба на землю, не могли терпешь, чтобы существа земные наслаждались благами небесными, и не понесли утраты в своей славе и в своей первобытной природе. И вот, начало гонения на земные твари, вот чем унижен образ Божий, – и мы, не захотев сохранять заповедь, преданы на произвол заблуждения, и в своем заблуждении обезчестили себя тем самым, чему воздавали поклонение. Ибо, не столько странно, что существа, сотворенные для добрых дел, для славы и хвалы Создателя, для возможного подражания Богу, сделались вместилищем всех страстей, изнуряющих и умерщвляющих внутреннего человека; сколь удивительно то, что самих богов сделали покровителями страстей, дабы грех, находя свою защиту в том, что было свято почитаемо, казался не только делом невинным, но и божественным.
Нам же, поскольку дарованы силы, оставив суеверное заблуждение, стоять за истину, служить Богу живому и истинному, и, возвышаясь над всем, что подлежит времени и зависит от перваго движения, возноситься над тварью; то мы и должны размышлять и рассуждать о Боге и вещах Божественных.
Но мы должны начать свое размышление с предмета приличнейшего. Всего же приличнее начать с того, с чего заповедал начинать Соломон: Начало премудрости, стяжать премудрость (Притч. 4, 7), говорит он, называя началом премудрости страх. В самом деде, ненадобно начинать с созерцания, чтобы оканчивать страхом (поскольку необузданное созерцание легко можеть увлекать к опасным стремнинам); но приняв прежде от страха первые уроки, очистившись посредством его, и, так сказать, утончившись, тогда уже должно возноситься на высоту. Ибо где страх, там сохранение заповедей; а где сохранение заповедей, там очищение плоти, которая как облако помрачает душу, и препятствует ей ясно видеть свет Божественный; где очищение, там просвещение; просвещение же составляет верх желаний для тех, кто стремится ко всему, или лучше, к одному высочайшему, и, следовательно, превосходящему всякое величие. Поэтому, прежде надлежит очистить себя, и потом уже сообщаться с чистым: чтобы не случилось с нами того же, что и с израильтянами, которые не могли сносить славы лица Моисеева, и потому имели нужду в сокрытии его под покровом; или чтобы не устрашиться нам, подобно Маною, и не сказать: мы погибли, жена, ибо Бога видели (Суд.13, 22), – когда, то есть, Бог явился ему; или чтобы нам, как недостойным присутствия Иисуса, не удалить Его от корабля, подобно Петру (я разумею того Петра, который ходил по волнам); или чтобы не быть пораженными слепотою, подобно Павлу, когда он, быв еще гонителем, беседовал с Тем, Которого гнал, или лучше, когда поражен был даже слабым блеском великого этого Света; но чтобы, подобно сотнику, ища для себя врачества, из страха, достойного похвалы, еще отрицаться отъ принятия в своем доме Врача. Итак, каждый из нас, доколе еще нечист, доколе остается сотником, имеющим под собою многих, менее грешных, и воинствует за кесаря, то есть, за князя века сего, должен говорить: Я недостоин, чтобы Ты вошел под Кров мой (Матф. 8, 8). Когда же, увидев кто либо Иисуса, хотя бы и мал был ростом духовным, подобно Закхею, влезет на смоковницу, – умертвит земные свои члены, и возвысится над телом смирения: тогда пусть примет к себе Слово и услышит: ныне пришло спаceние дому сему; пусть получит спасение, и принесет совершеннейший плод святым употребдением и расточением того, что приобрел, как мытарь, порочным образом. Ибо одно и то же Слово, и по существу своему страшно для недостойных, и по человеколюбию доступно для тех, которые приготовили себя к принятию Его. Таковы те, которые, изгнавши из душ своих нечистого и грубого духа, очистивши и украсивши свои души познанием, не оставили их в праздности и бездействии, остерегаясь, чтобы он опять не занял их с большею свитою, с семью злыми духами, – количеством, равным числу добрых духов (ибо лукавый с большим усилием нападает на того, в котором встречает сильнейшее противоборствие); но с избежанием греха соединяют упражнение в добродетели, приняв во внутреннее свое жилище Христа, всего, или сколько только возможно, чтобы лукавая сила, нашедши какую-либо пустоту, не наполнила ее опять собою, и, таким образом, последнее состояние не сделалось гораздо хуже первого, как по усиленной стремительности вражеского вторжения, так и по упорству и безопасности врага, – который засядет в душе, как в крепости, и, следовательно, по особенной трудности, снова завладеет оною. Когда же мы всяким хранением соблюдши душу свою, положивши восхождения в сердце, обновивши в себе поле, и посеявши семена в правду, как говорят Соломон, Давид и Иеремия, просветим себя светом познания; тогда возможем поведать премудрость Божию в тайне сокровенную, и служить светом и для других. Теперь же, доколе это не исполнилось, по крайней мере очистимся и предосвятимся Словом, чтобы, через уподобление себя Богу, через принятие приходящего к нам Слова, и не только через принятие, но и через соблюдение Его в жилище нашей души, и преподавание о Нем другим, доставить себе величайшие блага.
Но поле действования, кажется, уже довольно расчищено словом; теперь время начать разсуждение о настоящем празднике, и отпраздновать его с душою любопразднественною и боголюбивою. Поскольку основание праздника есть воспомивание о Боге, то мы и должны прежде всего прославить Бога этим воспоминанием. Ибо и там, где всех веселящихся жилище, торжественные лики не что иное означают, как пение и славословие Богу, исходящее из уст тех, которые удостоились небесной жизни. Никто не должен удивляться, что в содержание моего слова будет входить нечто такое, о чем уже сказано было когда-то прежде. Даже я буду говорить не только одно и тоже, но и об одном и том же; и притом, говоря о Боге, буду говорить с трепетом и в языке, и в уме, и в мысли. Желал бы я, чтобы этот же похвальный и блаженный трепет был и в вас.
Когда я произношу слово – Бог, то вы должны при этом озаряться единичным, и вместе тройственным Светом: тройственным – по особенным качествам (ἰδιοτης), или, если кому угодно так назвать, по ипостасям (мы не будем спорить о именах, пока слова приводят нас к одной и той же мысли), единичным же – по свойству существа, то есть, Божественности. Ибо Бог и разделяется, так сказать, нераздельно, и соединяется – разделяясь; поскольку одно в трех Божество, и три одно, – те, в которых Божество (τα εν όις ή ϑεοτης), или, говоря точнее, которые суть Божество (ά ή ϑεοτης). А понятие о избытках и недостатках должно быть вовсе удалено отсюда, – чтобы не выходило из соединения слияния, ни отделения из разделения. Мы равно должны быть удалены от Савеллиева слияния (συναιρεσις), и от Ариева разсечения (διαιρεσις), которые совершенно себе противоположны, но равно нечестивы. Ибо для чего или сливать существо Божие неправильно, или разделять на неравное (εις ανισοτητα)? Для нас один Бог Отец, из Которого все, и один Господь Иисус Христос, через Которого все, и один Дух Святый, в Котором все. Словами: из Которого, через Которого, в Котором, не разделяется естество (иначе предлоги и порядок имен не ставились бы одно вместо другого), но характеризуйте особенные качества одной и той же неслитной природы. Это ясно видно из того, что они опять соединяются в одном, что каждый может заметить, читая со вниманием слова Апостола: из Него, через Него, и в Нем все; Ему слава во веки. Аминь. Отец есть Отец, и притом безначален; ибо не есть от кого-либо другого. Сын есть Сын, но не безначален; ибо Он от Отца. Если же понимать начало по отношению ко времени, то и Он безначален; ибо Творец времен не подлежит времени. Дух Святый истинно есть Дух, происходящий (προιον) из Отца, но не образом сыновства (υιϰως), ибо Он не рождается, но образом происхождения (έϰπορευΙως) – если можно новые слова употреблять для ясности. Но Отец не перестал быть нерожденным, родивши Сына, и Сын не перестал быть рожденным, происшедши от нерожденного (ибо как бы это могло быть?), и Дух Святый не делается Отцом, или Сыном, потому что происходит и есть Бог, хотя нечестивые умствуют иначе: ибо отличительныя свойства (ίδιοτης) не переходят от одного к другому; иначе как бы они остались отличительными свойствами, если бы переходили и изменялись. Те же, которые нерожденность и рожденность почитают различными природами богов одноименных, отважутся, может быть, утверждать потому самому, что Адам и Сиф не одного естества; ибо первый, как творение, не произошел от плоти, а последний родился от Адама и Евы.
Итак, один Бог в трех, и сии три – одно, как мы уже сказали. Поскольку же, поклонение Богу не должно было заключиться в круге одних высших существ, но надлежало быть и низшим поклонникам, чтобы все исполнилось славы Божией (ибо все – Божие); то для этого и созидается человек рукою Божией, и по образу Божию. Презреть человека, после того, как он завистью диавола и гибельным вкушением греха, так несчастно удалился от Создателя своего, Богу было несвойственно. Итак, что же происходит, и какое великое таинство над нами совершается? – Обновляется природа; Бог делается человеком; Тот, который восшел на небо небес, к востоку Своей славы и величия, прославляется на западе нашей нищеты и унижения; Сын Божий благоволит соделаться и именоваться Сыном Человеческим, не слагая того, что Он был, ибо Он непреложен, но принимая по своему человеколюбию то, чем не был: чтобы непостижимый по существу мог сделаться постижимым, обращаясь с нами при посредстве плоти, как некоторой завесы. Ибо рожденной и тленной природе невозможно сносить чистого Его Божества. Для этого-то предметы несоединимые соединяются, – не только Божество с рождением, ум с плотию, вечное с временным, неизмеримое с ограниченным, но и рождение соединяется с девством, безчестие с тем, что выше всякой чести, бесстрастное подвергается страсти, бессмертное становится причастным смерти. Поскольку лукавый виновник зла, когда мечтал быть непобедимым, прельстивший нас надеждою Божественности, сам обольщается видом плоти; так что делая, по-видимому, нападения на Адама, встречается с Богом, и таким образом сей Новый Адам спасает древнего, и разрушает осуждение плоти, умертвив смерть плотию.
Но Рождество Христово мы уже отпраздновали, с подобающей честью, как я предначинатель праздника, так и вы, и все в мире и превыше мира обитающие; и со звездою мы уже путешествовали, и с волхвами покланялись Сыну Божию, с пастырями осиялись небесным светом, с Ангелами славословили, с Симеоном на руки принимали, и с Анною престарелою и целомудренною исповедывали Христа. Благодарение Тому, Кто пришел к своим, как чуждый, за то, что Он прославил чуждого. Ныне другое деяние Христово, и другое таинство. Не могу удерживать порывов радости; я в святом исступлении. Почти так же, как Иоанн, и я благовествую, не будучи предтечею, но из пустыни.
Христос просвещается: просветимся съ Ним и мы! Христос крещается: снидем съ Ним долу, чтобы взойти с Ним горе! Но не на то только должно обращать внимание, что крещается Иисус; но особенно на то, Кто крещается, от кого, и когда? Крещается Чистый, от Иоанна, и тогда, как начал творить знамения. Чему мы из сего должны научиться? Тому, что прежде должно очищать себя и смиренномудрствовать, и потом уже, достигши совершенства, какъ в духовном, так и в телесном возрасте, приступать к делу проповеди. Первое я говорю для тех, которые небрежно приступают ко крещению, не приуготовляясь к оному, и которые не получивши навыка к добру, не могут твердо хранить даров искупления. Ибо хотя благодать, как благодать, отпускает прежние грехи, но еще большей требует осторожности, чтобы нам не обратиться к прежней нечистоте. Второе относится к тем, которые гордятся пред строителями таинства, если превосходят их каким-нибудь достоинством. Третье – к тем, которые, увлекаясь пылкою юностью, всякое время почитают удобным для учительской или председательной должности. Но Иисус очищается: а ты презираешь очищение? Иисус от Иоанна: а ты восстаешь против своего проповедника? Иисус, будучи тридцати лет: а ты, не имея и пуха на бороде своей, учишь или думаешь, что можешь учить старцев, не имея въ себе ничего достойного почтения, ни по возрасту, ни, может быть, по жизни. Против этого, конечно, представят в пример Даниила, и того или другого юного судию, так как всякий несправедливо поступающий готовь защищаться. Но что редко, то не есть закон Церкви. Ибо и одна ласточка весны не производит еще, и одна черта не делает геометром, и одно путешествие по воде – мореплавателем.
Иоанн совершает крещение; к нему приходит Иисус, для того, без сомнения, чтобы погребсти в воде древнего Адама, и, может быть, также, чтобы освятить самого Крестителя, и, между тем, прежде их, и для них, освятить Иордан духом и водою, так как и сам Он был дух и плоть. Креститель не соглашается; Иисусъ настаивает. Мне надобно креститься от Тебя, говорит светильник Солнцу, глас Слову, друг Жениху, больший всех рожденных женами Перворожденному всей твари, взыгравший еще во чреве – еще во чреве Прославленному, предтеча и имеющий быть предтечею Явившемуся и Имеющему явиться. Мне надобно креститься от Тебя, и можно было прибавить – за Тебя: ибо знал, что мученичеством крещен будет, и, подобно Петру, будет иметь умытыми не одни только ноги. И Ты ли приходишь ко мне? Также нечто пророчественное: ибо Креститель знал, что Христос последует за ним путем мучения, так как после Ирода будет неистовствовать Пилат. Что же отвечает Иисусъ? Не удерживай (Матф. 3; 8, 14, 15), поскольку так определено: ибо знал, что спустя несколько времени Он сам имеет крестить Крестителя. А что такое лопата, о которой говорит Иоанн (Матф. 3, 12)? Очищение. Что огонь? Истребление плевел души и пламя Духа. Что секира? Посечение души, остающейся бесплодною и после того, как о ней приложено особенное попечение. Что мечь? Разсечение словом, отделяющее злое от доброго, отлучающее верного от неверного, и восставляющее сына, дочь и невестку на отца, матерь и свекровь, поставляющее в противоборство новое с ветхим, совершенное с сенообразным. Что такое ремень сапога, которого ты, Креститель Иисуса, обитатель пустыни и постник, новый Илия, не развязываешь? Ты, который больше всех Пророков, видевщий Того, о ком они предсказывали, который принадлежит Завету и ветхому и новому? Что это? Может быть, намерение пришествия, и таинство воплощения, и в крайних, так сказать, частях своих, неудоборазрешимое, не только для людей плотских и младенцев во Христе, но и для усовершившихся духом, подобно Иоанну.
Но вот, Иисус выходит из воды, вознося с Собою горе весь мир, и видит разделяющиеся и разверзающиеся небеса, которые Адам заключил и для себя и для своего потомства, так как он же был причиною, что и рай заключен пламенным оружием. Дух свидетельствует о Божестве, нисходя на равного Себе, и глас нисходящий с неба, откуда и Тот, о Котором изрекается свидетельство. Дух зрится телесно, в виде голубя, чтобы почтить самую плоть обоженную вочеловечением (έπει ϰαι τουτο τη Θεωσει Θεος), и поелику голубь издревле привык возвещать благую весть об окончании потопа. Ежели ты, малосведущий в вещах великих, судишь о Божестве по мере и весу, и если Дух кажется для тебя малым потому, что явился в виде голубя: то ты за ничто должен почитать и царство небесное, – потому что оно уподобляется зерну горчичному, и величию Иисуса должен предпочитать Его противника, – потому что сей именуется горою великою, левиафаном, и царем над живущими в водах, а Иисус называется агнцем, бисером, каплею, и подобными сему именами.
Но поскольку настоящий праздник есть праздник Крещения, и поскольку мы должны хотя несколько спострадать Тому, кто для нас явился в образе человека, принял крещение и распятие; то разсмотрим теперь различные роды крещения, чтобы выйти отсюда очищенными. Крестил Моисей, но в воде, а еще прежде – в облаке и в море. Это крещение, как и апостол Павел утверждает, было прообразовательное. Море было символом воды, облако – Духа, манна – Хлеба животного, питие – божественного Пития. Крестил и Иоанн, и хотя не по-иудейски, – поскольку крестил не водою только, но и для покаяния; но и не совсем духовно, поскольку не соединял с крещением Духа. Крестил и Иисус, но уже Духом; и это крещение есть совершенное. Как же (скажу мимоходом) можно не быть Богом тому, через которого и ты делаешься Богом (γινη Θεος)? Я знаю и четвертое крещение – мученичеством и кровию, которым и сам Христос крестился, и которое тем возвышеннее прочих, что после не оскверняется никакими нечистотами. Знаю и пятое – слезное, но труднейшее. Им крещается тот, кто каждую ночь обливает ложе свое и постель слезами, для кого отвратительны раны греховные, кто ходит рыдая и сетуя, кто подражает обращению Манассии и смирению Ниневитян, помилованных, кто произносит слова мытаря в храме, и является оправданным более неславного фарисея, кто подобно жене Хананейской унижает себя, и ищет человеколюбия, просит крошек, – пищи пса самого голодного.
Будучи уверен, что я человек – существо изменяемое, по природе смертное, и сам я принимаю это крещение с усердием, благодаря Даровавшего оное, и преподаю его другим, предваряя милосердие милосердием. Ибо знаю, что и сам я облечен слабостями, и что, как буду мерить, так и мне будет возмерено. А ты что говоришь? Какой закон издаешь, ты – новый фарисей, чистый только по имени, а не по сердцу, подверженный той же слабости, навязывающий нам мудрование Новата? Ты не принимаешь покаяния? Не позволяешь плакать? Не проливаешь сам слез с плачущими? Не дай Бог, чтобы твой Судия был подобен тебе! И тебя не трогает человеколюбие Иисуса, который принял на Себя наши слабости, и понес наши болезни, который пришел призвать к покаянию не праведных, но грешных, который хочет более милости, нежели жертвы, прощает грехи семью крат семдесят? Как похвальна была бы твоя возвышенность, если бы в ней действительно заключалась чистота, а не надменность, требующая от человека невозможного, и вместо исправления повергающая его в отчаяние! Ибо равно вредно – и безрассудное прощение, и безпощадное осуждение; первое совсем ослабляет узду, а последнее чрезмерным ее напряжением удушает. Докажи мне чистоту свою, и я не буду осуждать твою дерзость. Напротив, я страшусь, видя, как ты, будучи покрыт струпьями, уничтожаешь всякое врачевство. Следовательно, ты не примешь и кающегося Давида, хотя покаяние сохранило в немъ даже дар пророческий? Не примешь и великого Петра кающегося, который показал нечто человеческое во время страданий Спасителя? – Но Иисус принял его покаяние, и троекратным вопрошением и собственным его исповеданием, загладил троекратное его отречение. Не примешь и тех, которые омылись собственною кровию (я всего ожидаю от твоей безумной гордости), ни оного коринфского грешника? – Но Павел принял в любовь и сего последнего, когда увидел его исправление, чтобы токовой не был поглощен чрезмерною печалью (2 Кор. 2; 7, 8), истаевая от чрезмерного наказания. Ты не позволяешь вступать в брак юным девам, которые хотят избежать таким образом преткновений и соблазнов своего возраста? – Павел, однако же, дерзнул на это позволение, тот Павел, которого ты хочешь быть учителем, как будто уже достиг четвертого неба и другого рая, как будто ты слышал глаголы неизреченнее павловых, и объял проповедью Евангелия больший круг! – „Но это, скажешь, было не после крещения”. А чем это докажешь? Или докажи, или не осуждай. Если же предмет сомнителен, то пусть победа останется на стороне образа мыслей, более человеколюбивого, и более приличного человечеству. „Но Новат не принимал, говорят, тех, которые отпали во время гонения”. Что из этого? Если они не раскаялись надлежащим образом, то он поступил весьма справедливо. И я не принимаю тех, которые не сокрушаются, и не показывают исправления соразмерного своему преступлению; и когда кого-либо принимаю, то назначаю для него приличное место. Если же Новат не принимал и тех, которые истаевают в слезах, то я не буду подражать Новату. И что для меня за закон – Новатово человеконенавидение? Знаем Новата! Он лихоимание, хотя оно есть второе идолослужение, оставил без наказания, а телесную нечистоту осудил так жестоко, как бы сам был бесплотен и бестелесен. Теперь что вы скажете? Убедились ли вы нашими словами? Когда так, то станьте с нами, то есть, на стороне человечества. Прославим вместе Господа. Пусть никто из вас не доходит до такой уверенности в своем достоинстве, чтобы отважиться сказать: не прикасайся мне; ибо я чист, чище всех. О вы, которые думаете таким образом, – сообщите и нам вашего сияния! Но мы вам не верим, и будем проливать о вас слезы. Если хотят, то пусть идут путем нашим, то есть, Христовым, а если нет, пусть продолжают блуждать на своих распутиях. Можешь быть там они будут крещены огнем, – крещением последним, жесточайшим и продолжишельнейшим, которое поядает вещество, какъ сено, и истребляет плевелы всякого зла.
Мы же почтим ныне крещение Христово, и будем праздновать его как необходимо, не в удовольствиях тела, но в духовном веселии. Каким же будем наслаждаться удовольствиемъ? Омойтесь и будьте чисты. Если вы багряны по грехам, или более, кровавы – убелитесь, как снег; если червлены, и совершенно мужи кровей – достигайте до белизны волны. Вообще, очиститесь и будьте чисты. Ни о чем Бог так не радуется, как о исправлении и спасении человека, для которого и всякое слово, и всякое таинство. Подобно светилам в мире, будьте живоносною силою для других людей, и представив себя великому Свету совершенным светом, научитесь небесному световодительству, будучи более и более осияваемы и освещаемы Троицею, от которой ныне получили вы один малый лучь, из единого Божества проистекший, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.